— Дай подумать... Ну да, — подтвердил
вол, — в яслях был только что родившийся младенец.
Разве я могу забыть? Прекрасный такой младенец.
— С
тех пор, если не ошибаюсь, — сказал осел, —
прошло... сколько лет? Помнишь?
— Ну что ты, с моей-то
воловьей памятью!
— А знаешь, кем оказался тот
ребенок?
— Откуда мне знать? Люди те были пришлые.
Малыш, помнится, родился замечательный. Непонятно, почему он
никогда не выходил у меня из головы. Да, а родители у него
были совсем простые. Скажи же, кто он?
Ослик что-то
прошептал волу на ухо.
— Не может быть! - воскликнул
тот потрясенно. — Правда? Ты, верно, шутишь?
—
Чистая правда. Клянусь... Между прочим, я сразу же
догадался.
— А я, признаться, нет, — сказал вол.
— Наверное, ты умнее меня. Мне и в голову такого не
могло прийти. Хотя, конечно, сразу было видно, что ребенок
не обыкновенный.
— Ну вот, с тех пор люди каждый год
устраивают большой праздник, чтобы отметить его день
рождения. И нет для них праздника краше. Ты бы только
посмотрел! Это праздник покоя, нежности, душевного
отдохновения, мира, семейных радостей, любви. Даже
разбойники становятся кроткими как ягнята. Это называется
Рождеством. Слушай, друг, у меня есть идея. Раз уж зашла об
этом речь, хочешь, я тебе их покажу?
— Кого?
—
Людей, празднующих Рождество.
— Где?
—
Где-где... На земле.
— Ты уже там бывал?
—
Каждый год туда наведываюсь. Мне выдали специальный пропуск.
Думаю, и тебе его дадут. В конце концов, хоть и маленькая, а
все же заслуга у нас с тобой есть.
— Ты о том, что мы
согревали младенца своим дыханием?
— Давай, если не
хочешь упустить самое интересное. Сегодня как раз канун
праздника.
— А как же с пропуском?
— Это мы
устроим. У меня кузен в паспортном отделе.
Пропуск был
получен, и они отправились в путь. Наши легкие-легкие,
бестелесные млекопитающие стали планировать с неба на землю.
Увидев светлое пятно, они нацелились на него; пятно
превратилось в мириады огоньков - это был огромный город. И
вот ослик и вол, невидимые, побрели по его цен тральным
улицам. Поскольку они были просто привидениями, автомобили,
автобусы и трамваи проходили сквозь них, не причиняя им
никакого вреда, и они, в свою очередь, преспокойно проникали
сквозь стены, словно сотканные из воздуха. В общем, они
могли видеть все, что им заблагорассудится.
Зрелище было
впечатляющим: тысячи лампочек в витринах, фестоны, гирлянды,
елки, бесконечные заторы автомобилей, с трудом пытавшихся
протиснуться в узкие петляющие улицы, кишмя кишащий люд,
который сновал взад-вперед, туда и сюда, толпился в
магазинах; все нагружались пакетами и пакетиками с таким
лихорадочным нетерпением, словно их кто-то подгонял. Ослика
эта картина, похоже, забавляла. А вот вол оглядывался по
сторонам со страхом.
— Послушай, дружище ослик, ты
говорил, что покажешь мне Рождество. Но, по-моему, ты
ошибся. Уверяю тебя, здесь идет какая-то война.
— Но
разве ты не видишь, как все довольны?
— Довольны? Мне
кажется, они с ума посходили. Погляди только, какие у них
безумные лица! Как лихорадочно горят глаза!
— Дорогой
мой вол, да ты просто провинциал и никогда из Рая носа не
высовывал. Ты не знаешь современных людей, вот и все. Чтобы
развлечься, получить удовольствие, почувствовать себя
счастливыми, людям нужно хорошенько попортить себе нервы.
Мимо них проезжали на велосипедах рассыльные с шаткими
грудами пакетов, кто-то что-то грузил в фургончики и
выгружал из них, под натиском нетерпеливой публики таяли
гигантские пирамиды сладостей и груды цветов, везде
загорались и гасли лампочки, всюду гремели похожие на ор
песни. Вол, воспользовавшись тем, что он привидение,
вспорхнул и с любопытством заглянул в одно из окон седьмого
этажа. Ослик деликатно последовал его примеру.
Они увидели
богато обставленную комнату, а в комнате — сидящую за
столом озабоченную синьору. Слева от нее на столе высилась
чуть ли не полуметровая кипа разноцветных карточек и
открыток. Синьора с явным намерением не терять ни секунды
хватала одну из открыток, мгновение смотрела на нее, потом
заглядывала в какие-то толстые книги и сразу же писала
что-то на чистой стороне, засовывала открытку в конверт, на
конверте тоже что-то писала, заклеивала его, затем брала
другую цветную открытку и проделывала те же манипуляции. Ее
руки двигались с такой быстротой, что углядеть за ними было
невозможно. Но кипа цветных открыток оставалась все еще
очень внушительной. Сколько времени понадобится, чтобы
разделаться с ней? Было заметно, что несчастная женщина
бьется из последних сил. А ведь она еще только принялась за
дело.
— Наверное, ей хорошо платят, — сказал
вол, — за такую-то работу.
— Какой же ты
наивный, приятель! Эта женщина очень богата и принадлежит к
высшему обществу.
— Так почему же она так надрывается?
— Она не надрывается, просто отвечает на поздравления.
— Поздравления? А зачем они нужны?
— Незачем.
Абсолютно незачем. Но у нынешних людей почему-то такая
мания.
Они заглянули в другое окно. И здесь тоже люди в
каком-то экстазе, с выступившими на лбу бисеринками пота
надписывали и надписывали свои бумажки. И всюду, куда бы ни
заглядывали наши животные, они видели, как мужчины и женщины
готовили пакеты и свертки, надписывали конверты, подбегали к
телефону, опрометью бегали из одной комнаты в другую с
бечевками, лентами, бахромками и бумагой, а в это время к
ним заходили молодые, чуть ли не падающие от усталости
посыльные и приносили другие свертки, другие коробки, другие
цветы и новые пачки писем, стопки записок и карточек. И все
это, — по крайней мере, если глядеть со стороны,
— делалось стремительно, лихорадочно, надсадно, с
неимоверным трудом.
Везде была одна и та же картина. Уходы и
приходы, покупка и упаковка, отправка и получение,
завертывание и развертывание, оклики и ответы. И все то и
дело смотрели на часы, все бегали, все задыхались, боясь не
успеть, а кто-то, хватая ртом воздух, валился с ног под
накатывавшей лавиной пакетов, открыток, календарей,
подарков, телеграмм, писем, карточек, записок и так далее.
— Ты говорил, — заметил вол, — что это
праздник покоя, мира, отдохновения души.
— Да, —
ответил ослик, — когда-то так и было. Но что
поделаешь! С некоторых пор, как только приближается
Рождество, людей словно какой-то тарантул жалит, и они
перестают что-либо соображать. Да ты сам послушай...
Удивленный вол прислушался. На улицах, в магазинах, в
учреждениях, на заводах мужчины и женщины быстро-быстро
говорили, обменивались, словно автоматы, однообразными
фразами: счастливого Рождества, поздравляю, поздравляю, и
вас также, поздравляю, поздравляю, с праздником, спасибо,
поздравляю, поздравляю, поздравляю... Весь город полнился
этим гулом.
— Но сами-то они этому верят? —
спросил вол. — И говорят всерьез? Они действительно
так любят ближнего своего?
Ослик промолчал.
— А что,
если нам отойти немножко в сторонку? — предложил вол.
— У меня голова как пустой котел. Мне даже начинает не
хватать того, что ты называешь настоящей рождественской
атмосферой.
— Вообще-то мне тоже, — сказал
ослик.
Они проскользнули сквозь вереницы автомобилей и
немного удалились от центра, от огней, от грохота и
неистовства толпы.
— Скажи мне, ведь ты все знаешь,
— спросил вол, еще не совсем пришедший в себя, —
ты действительно уверен, что все они не сошли с ума?
—
Нет-нет. Просто сейчас Рождество.
— Что-то слишком уж
много этого самого Рождества. А помнишь ту ночь в Вифлееме
— хлев, пастухов, младенца? Тогда тоже было холодно, и
все-таки там царили покой и умиротворенность. Все было
совсем по-другому!
— Верно. А помнишь долетавшие до
нас звуки далеких волынок?
— А над крышей слышалось
легкое шуршание. Какие-то птицы летали, что ли.
—
Птицы? Ну, ты и балда! Это ангелы были.
— А те три
богатых господина, принесших дары, ты их помнишь? Такие
вежливые, так тихо говорили. Очень достойные люди.
Представляешь, что было бы, попади они вдруг в эту
круговерть?
— А звезда? Помнишь ту чудесную звезду
прямо над хлевом? Как знать, может, она и сейчас там. У
звезд жизнь обычно долгая.
— По-моему, нет, —
сказал вол скептически. — Здесь звезд и в помине нет.
Они подняли морды, чтобы посмотреть на небо, и,
действительно, ничего не увидели. Над городом висела густая
серая пелена.
